Неточные совпадения
Цитует немедленно тех и других
древних писателей и чуть только видит какой-нибудь намек или просто показалось ему намеком, уж он получает рысь и бодрится, разговаривает с
древними писателями запросто, задает им запросы и сам даже отвечает на них, позабывая вовсе о том, что начал робким предположением; ему уже кажется, что он это видит, что это ясно, — и рассуждение заключено словами: «так это вот как было, так вот какой
народ нужно разуметь, так вот с какой точки нужно смотреть на предмет!» Потом во всеуслышанье с кафедры, — и новооткрытая истина пошла гулять по свету, набирая себе последователей и поклонников.
— Себя, конечно. Себя, по завету
древних мудрецов, — отвечал Макаров. — Что значит — изучать
народ? Песни записывать? Девки поют постыднейшую ерунду. Старики вспоминают какие-то панихиды. Нет, брат, и без песен не весело, — заключал он и, разглаживая пальцами измятую папиросу, которая казалась набитой пылью, продолжал...
— Замечательный акустический феномен, — сообщил Климу какой-то очень любезный и женоподобный человек с красивыми глазами. Самгин не верил, что пушка может отзываться на «музыку небесных сфер», но, настроенный благодушно, соблазнился и пошел слушать пушку. Ничего не услыхав в ее холодной дыре, он почувствовал себя очень глупо и решил не подчиняться голосу
народа, восхвалявшему Орину Федосову, сказительницу
древних былин Северного края.
А когда зададут тему на диссертацию, он терялся, впадал в уныние, не зная, как приступить к рассуждению, например, «об источниках к изучению народности», или «о
древних русских деньгах», или «о движении
народов с севера на юг».
Виделась ему в ней —
древняя еврейка, иерусалимская госпожа, родоначальница племени — с улыбкой горделивого презрения услышавшая в
народе глухое пророчество и угрозу: «снимется венец с
народа, не узнавшего посещения», «придут римляне и возьмут!» Не верила она, считая незыблемым венец, возложенный рукою Иеговы на голову Израиля.
Что это? где мы? среди
древних пастушеских
народов в золотом веке?
Культурная роль англичан в Индии,
древней стране великих религиозных откровений мудрости, которые и ныне могут помочь
народам Европы углубить их религиозное сознание, слишком известна, чтобы возможно было поддерживать ложь культурной идеологии империализма.
Наступает и в
народе уединение: начинаются кулаки и мироеды; уже купец все больше и больше желает почестей, стремится показать себя образованным, образования не имея нимало, а для сего гнусно пренебрегает
древним обычаем и стыдится даже веры отцов.
Вывод его таков, что в Северном Сахалине «возможно существование для племен, стоящих даже на относительно низкой степени умственного развития; очевидно, здесь жили люди и веками выработали способы защищаться от холода, жажды и голода; весьма вероятно при этом, что
древние обитатели жили здесь сравнительно небольшими общинами и не были
народом вполне оседлым».
Тут Вибель взял со стола тетрадку, так же тщательно и красиво переписанную, как и ритуал, и начал ее читать: — «Из числа учреждений и союзов, с коими масоны приводятся в связь, суть следующие: а) мистерии египтян, b)
древние греческие элевзинские таинства, с) пифагорейский союз, d) иудейские секты терапевтов и ессеев, е) строительные корпорации римлян; но не думаю, чтобы это было справедливо; разгром, произведенный великим переселением
народов, был столь силен и так долго тянулся, что невозможно даже вообразить, чтобы в продолжение этого страшного времени могла произойти передача каких-либо тайных учений и обрядов.
Жандармский ключ бежал по дну глубокого оврага, спускаясь к Оке, овраг отрезал от города поле, названное именем
древнего бога — Ярило. На этом поле, по семикам, городское мещанство устраивало гулянье; бабушка говорила мне, что в годы ее молодости
народ еще веровал Яриле и приносил ему жертву: брали колесо, обвертывали его смоленой паклей и, пустив под гору, с криками, с песнями, следили — докатится ли огненное колесо до Оки. Если докатится, бог Ярило принял жертву: лето будет солнечное и счастливое.
— Шайка русских разбойников или толпа польской лагерной челяди ничего не доказывают. Нет, Алексей: я уважаю храбрых и благородных поляков. Придет время, вспомнят и они, что в их жилах течет кровь наших предков, славян; быть может, внуки наши обнимут поляков, как родных братьев, и два сильнейшие поколения
древних владык всего севера сольются в один великий и непобедимый
народ!
Скажите ей, что Моисей, изводя
народ из неволи, велел своим унести драгоценные сосуды египтян, и мы можем хорошо воспитать нового человека только тогда, когда он похитит мудрость
древних и поносится с нею в зное пустыни, пренебрегая и голод, и жажду, и горечь мерры.
Уже
древний Иеробоам обещал скорпионы своим
народам, что в переводе на обыкновенный язык не могло значить ничего другого, как шпионов.
— Дорого для меня, — начал Долгов торжественным тоном, — поднять дух
народа, восполнить историческую связь между
древней Россией и новой, которая прервана; напомнить России, что она есть!..
Нововведения Петра не были насильственным переворотом в самой сущности русской жизни; напротив, многие из них были вызваны действительными нуждами и стремлениями
народа и вытекали очень естественно из хода исторических событий
древней Руси.
Как ни высоко стал Петр своим умом и характером над
древнею Русью, но все же он вышел если не из
народа, то по крайней мере из среды того самого общества, которое должен был преобразовать.
Он должен был убедиться, что не может, при мягкости своего характера и при обычной
древним московским государям отчужденности от
народа, разрешить великие вопросы, которые задавала ему народная жизнь.
Руки царя были нежны, белы, теплы и красивы, как у женщины, но в них заключался такой избыток жизненной силы, что, налагая ладони на темя больных, царь исцелял головные боли, судороги, черную меланхолию и беснование. На указательном пальце левой руки носил Соломон гемму из кроваво-красного астерикса, извергавшего из себя шесть лучей жемчужного цвета. Много сотен лет было этому кольцу, и на оборотной стороне его камня вырезана была надпись на языке
древнего, исчезнувшего
народа: «Все проходит».
В храме Изиды на горе Ватн-эль-Хав только что отошла первая часть великого тайнодействия, на которую допускались верующие малого посвящения. Очередной жрец —
древний старец в белой одежде, с бритой головой, безусый и безбородый, повернулся с возвышения алтаря к
народу и произнес тихим, усталым голосом...
Народы, грядя на совершение судеб человечества, не знали аккорда, связывавшего их звуки в единую симфонию; Августин на развалинах
древнего мира возвестил высокую мысль о веси господней, к построению которой идет человечество, и указал вдали торжественную субботу успокоения.
Цель этого труда состояла в том, чтобы искусным и подробным изображением
древних доблестей русского
народа и блестящих судеб его уронить те клеветы, которые взводили на Россию тогдашпие иностранные писатели.
Оно дает Полиции священные права Римской Ценсуры; оно предписывает ей не только устрашать злодейство, но и способствовать благонравию
народа, питать в сердцах любовь к добру общему, чувство жалости к несчастному — сие первое движение существ нравственных, слабых в уединении и сильных только взаимным между собою вспоможением; оно предписывает ей утверждать мир в семействах, основанный на добродетели супругов, на любви родительской и неограниченном повиновении детей [См.: «Зерцало Благочиния».] — ибо мир в семействах есть мир во граде, по словам
древнего Философа.
Воображение мое не может представить ничего величественнее сего дня, когда в
древней столице нашей соединились обе гемисферы земли, явились все
народы, рассеянные в пространствах России, языков, обычаев и вер различных: потомки Славян-победителей, Норманов, ужасных Европ и Финнов, столь живо описанных пером Тацитовым; мирные пастыри южной России, Лапландские Ихтиофаги и звериными кожами одеянные Камчадалы.
И что это за развитие
древней Руси, успевшее довести
народ до такой эластичности?
Самые законы
древней Руси не всегда были хорошо соображены с нуждами
народа.
Конечно, причина есть; но она, по нашему мнению, вовсе не заключается в простодушной любви к
народу, которому в
древней Руси было будто бы лучше и привольнее, чем ныне.
Вот какова степень цивилизации главнейших
народов Европы; теперь сравним с ними Россию, — говорит г. Жеребцов и вслед за тем приступает к изложению истории русской цивилизации. Изложение это составлено способом довольно легким. Всю историю России г. Жеребцов разделил, разумеется, на два отдела —
древний и новый. В первом томе излагается
древняя история до Петра; во втором новая, от Петра до наших времен.
Какую роль волшебство и чародейство постоянно играло в
древней Руси не только в простом
народе, но даже при дворе и среди самого духовенства, — известно, конечно, всем и каждому.
Он говорит, что «политическая система государей московских заслуживала удивление своею мудростию, имея целию одно благоденствие
народа», и что «
народ, избавленный князьями московскими от бедствий внутреннего междоусобия и внешнего ига, не жалел о своих
древних вечах и сановниках; довольный действием, не спорил о правах.
Замечания г. Соловьева совершенно объясняют, какое значение нужно придавать сведениям о распространении церквей, монастырей и т. п. в
древней Руси. Очевидно, что это распространение никак не может служить мерилом того, как глубоко правила новой веры проникли в сердца
народа. К этому можно прибавить заметку г. Соловьева и о том, что самые известия о содержании церквей щедротами великих князей могут указывать на недостаточность усердия новообращенных прихожан.
Они, во-первых, приписывают его почему-то
древней Руси преимущественно пред новою; во-вторых, кроме христианства, примешивают еще к делу Византию и Восток в противоположность Западу; в-третьих, формальное принятие веры смешивают с действительным водворением ее начал в сердцах
народа.
Никогда ни один
народ, ни в
древней, ни в новой истории, не делал таких внезапных отречений от своей народности вследствие воли одной личности.
Высшее боярство, поставленное в таких выгодных отношениях к
народу, и само не было, однако же, в
древней Руси вполне обеспечено в своих гражданских правах.
Например, он постоянно уверяет, что образованность
древней Руси достигала весьма высокой степени во всей массе
народа и что, между прочим, знание чужих языков не было редкостью, так как еще отец Владимира Мономаха говорил на пяти языках.
И таких предписаний, — исходящих как бы от самой природы и от знающего тайны ее знахаря, строгих и точных, совершенно напоминающих по форме своей нормы любого права и, однако, столь отличных от них по существу, — так много записано и рассеяно в устном предании, что приходится считаться с этим
древним и вечно юным правом, отводить ему почетное место, помнить, что забывать и изгонять народную обрядность — значит навсегда отказаться понять и узнать
народ.
Говорил он необыкновенно спокойно и часто озадачивал дядю какой-нибудь яркой «агадой» [Агада — часть талмуда, излагающая легенды из
древней истории еврейского
народа.], поражавшей восприимчивое воображение.
Новый посадник, следуя
древнему обыкновению, должен был угостить
народ: Марфа приготовила великолепное пиршество, и граждане еще дерзнули веселиться! Еще дух братства оживил сердца! Они веселились на могилах, ибо каждый из них уже оплакал родителя, сына или брата, убитых на Шелоне и во время осады кровопролитной. Сие минутное счастливое забвение было последним благодеянием судьбы для новогородцев.
Но если Иоанн говорит истину, если в самом деле гнусное корыстолюбие овладело душами новогородцев, если мы любим сокровища и негу более добродетели и славы, то скоро ударит последний час нашей вольности, и вечевой колокол,
древний глас ее, падет с башни Ярославовой и навсегда умолкнет!.. Тогда, тогда мы позавидуем счастию
народов, которые никогда не знали свободы. Ее грозная тень будет являться нам, подобно мертвецу бледному, и терзать сердце наше бесполезным раскаянием!
Нет, благодарность наша торжествует, доколе
народ во имя отечества собирается пред домом Ярослава и, смотря на сии
древние стены, говорит с любовию: «Там жил друг наш!»
Царствуй с мудростию и славою, залечи глубокие язвы России, сделай подданных своих и наших братии счастливыми — и если когда-нибудь соединенные твои княжества превзойдут славою Новгород, если мы позавидуем благоденствию твоего
народа, если всевышний накажет нас раздорами, бедствиями, унижением, тогда — клянемся именем отечества и свободы! — тогда приидем не в столицу польскую, но в царственный град Москву, как некогда
древние новогородцы пришли к храброму Рюрику; и скажем — не Казимиру, но тебе: «Владей нами!
Вечевой колокол был снят с
древней башни и отвезен в Москву:
народ и некоторые знаменитые граждане далеко провожали его.
— Оттого и прославили её книгой для ума трудной и опасной, что это книга народная, — тихо и упрямо доказывает он. — Вот видите, опять являются пророки правды народной, и хотя иначе, острее отточена она теперь, а всё та же
древняя правда, самим
народом одуманная.
Это, говорит, записано в одной
древней индейской книге, мой знакомый бурят» — буряты,
народ вроде мордвы — «бурят, говорит, книгу эту читал и тайно мне рассказывал, как было: сошёл Исус во ад и предлагает: ну, Адам, выходи отсюда, зря отец мой рассердился на тебя, и сидишь ты тут неправильно, а настоящее по закону место твое, человек, в раю.
Желание его исполнилось скоро: после отзыва его о г. Достоевском (в начале 1849 г.) действительно русская литература вдалась в рассказы великосветской жизни, из нравов
древней Аркадии, перенесенной в Костромскую губернию, из сферы супружеских неприятностей во все времена и у всех
народов, из круга образованных молодых людей, очень много и неопределенно рассуждавших о возвышенных предметах…
Для примера укажем хоть на
древнюю историю, чтобы не вмешивать сюда новых
народов.
Конечно, греки того времени мало уже походили на своих великих предков,
народ, составляющий навсегда честь и украшение человечества; вместо
древних добродетелей усиливались между ними — продажность, хитрость, вероломство, пренебрежение общественного блага, роскошь, мелочное тщеславие.
Святых включали в заговоры, чтоб не смущать совести верующих, а под незнакомыми язычникам бесами
народ, по наставлениям церковных пастырей, стал разуметь
древних богов своих.
По Волге, по Оке, по Суре и по мéньшим рекам живет
народ совсем другой, чем вдали от них, — ростом выше, станом стройней, из себя красивей, силою крепче, умом богаче соседей — издавнá обрусевшей мордвы, что теперь совсем почти позабыла и
древнюю веру, и родной язык, и преданья своей старины.
Это определилось
древним расколом русской истории, вековым расколом интеллигенции и
народа, а также бессовестной демагогией, через которую победили русские коммунисты.